Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
…И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.

Иосиф Бродский

Борис Гребенщиков и группа "Аквариум" из далёких и близких 90-х.

«Когда отряд въехал в город, было время людской доброты,
Население ушло в отпуск, на площади томились цветы.
Все было неестественно мирно, как в кино, когда ждет западня.
Часы на башне давно били полдень какого-то прошедшего дня.

Капитан Воронин жевал травинку и задумчиво смотрел вокруг.
Он знал что все видят отраженье в стекле все слышат неестественный стук.
Но люди верили ему как отцу, они знали кто все должен решить.
Он был известен как тот кто никогда не спешил, когда некуда больше спешить

Я помню кто вызвался первым, я скажу вам их имена.
Матрос Егор Трубников индеец Острие Бревна,
Третий был без имени, но со стажем в полторы тыщи лет
И прищурившись как Клинт Иствуд, капитан Воронин смотрел им вслед.

Ждать пришлось недолго, не дольше чем зимой ждать весны
Плохие новости скачут, как блохи, а хорошие и так ясны.
И когда показалось облако пыли там где расступались дома,
дед Василий сказал совсем охренев: наконец-то мы сошли с ума.

Приехавший соскочил с коня, пошатнулся и упал назад
Его подвели к капитану и всем стало видно, что Воронин был рад.
Приехавший сказал: "О том что я видел я мог бы говорить целый год."
Суть в том, что никто кроме нас не знал где здесь выход и даже мы не знали где вход.

На каждого, кто пляшет русалочьи пляски есть тот кто идет по воде.
Каждый человек он как дерево, он отсюда и больше нигде
И если дерево растет, то оно растет вверх, и никто не волен это менять.
Луна и солнце не враждуют на небе, и теперь я могу их понять.

Конечно только птицы в небе и рыбы в море знают кто прав.
Но мы знаем, что о главном не пишут в газетах, и о главном молчит телеграф
И может быть город назывался Маль-Пасо, а может быть Матренин Посад
Но из тех, кто попадал туда, еще никто не возвращался назад.

Так что нет причин плакать, нет повода для грустных, дум
Теперь нас может спасти только сердце, потому что нас уже не спас ум.
А сердцу нужны и небо и корни, оно не может жить в пустоте,
Как сказал один мальчик, случайно бывший при этом, отныне все мы будем не те…» (с) Борис Гребенщиков.

Владимир Понкин

Ты останешься здесь.
В этом голосе, строках, однажды
под нотами нашей весны.
Знай, только ты – моё “важно”.
Может, только тогда, или только потом,
а сейчас по привычке
все мысли о тебе привык я брать
в кавычки.

Твой исписан дневник,
на полях рисунки в тетради,
и все мысли о ней,
но вы в разных кроватях.
У тебя своя жизнь без её вмешательства,
только, знаешь, кажется,
это чуть-чуть помешательство
на ней.

Её рассказы про жизнь
и цену каждой из минут.
И про ту музыку,
в которой хочется тонуть.
Спрашивала: “Почему уже не нужно то,
что подают на блюде?
И почему людей благодарят за то,
что они поступают как люди?”

Наверное, нервы.
Наверное, недостаток эндорфина.
Цветные сны, и сны не фильмы,
а картины.
Мы пишем друг другу ночами, не спим, ради чего это всё?
Мы пропащие души. Печально.
И никто не спасёт.

Давно ли мы попали в сети?
Давно ли мы тонули в облаках?
Я вижу, но сделал вид, что не заметил.
Я знаю, ведь ты –
мой самый нежный страх.
И, может, мы с тобой неправы оба,
допустим, правы не всегда,
но уступлю, ведь напишу я снова:
“Прошу, ты береги себя, ладно?”

Мой уютный человек,
ты на страницах жизни
выделен курсивом,
твой голос в памяти застыл,
и это было так красиво.
Нас грели иллюзии.
А давай выдумаем идеалы,
чтобы потом мучиться, страдать?
И давай попробуем сначала,
может, получится? Опять.

Словно образ твой ношу где-то
под ребрами.
Мы такие странные, и море внутри
не вычерпать вёдрами.
Твой внутренний мир,
что многие зовут свободой,
как раз многим и не нужен.
Мне нужен, понимаешь, мне!
Но мы даже не дружим.

Здесь тысячи слов
в напоминание о вечном,
и душа, но в дырах от картечи.
Давай оставим на потом всё,
что недосказано,

всё, что не придумано,
не сыграно,
не связано.

И ты прости. Это мои, наверное, нервы.
И эта жизнь без твоего вмешательства
стала, кажется, моим помешательством
на тебе.

Ещё немного приколиста и просто хорошего поэта Саши Чёрного.

«Есть горячее солнце, наивные дети,
Драгоценная радость мелодий и книг.
Если нет - то ведь были, ведь были на свете
И Бетховен, и Пушкин, и Гейне, и Григ...

Есть незримое творчество в каждом мгновеньи -
В умном слове, в улыбке, в сиянии глаз.
Будь творцом! Созидай золотые мгновенья.
В каждом дне есть раздумье и пряный экстаз...

Бесконечно позорно в припадке печали
Добровольно исчезнуть, как тень на стекле.
Разве Новые Встречи уже отсияли?
Разве только собаки живут на земле?

Если сам я угрюм, как голландская сажа
(Улыбнись, улыбнись на сравненье моё!),
Этот чёрный румянец - налёт от дренажа,
Это Муза меня подняла на копьё.

Подожди! Я сживусь со своим новосельем -
Как весенний скворец запою на копье!
Оглушу твои уши цыганским весельем!
Дай лишь срок разобраться в проклятом тряпье.

Оставайся! Так мало здесь чутких и честных...
Оставайся! Лишь в них оправданье земли.
Адресов я не знаю - ищи неизвестных,
Как и ты, неподвижно лежащих в пыли.

Если лучшие будут бросаться в пролёты,
Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц!
Полюби безотчётную радость полёта...
Разверни свою душу до полных границ.

Будь женой или мужем, сестрой или братом,
Акушеркой, художником, нянькой, врачом,
Отдавай - и, дрожа, не тянись за возвратом.
Все сердца открываются этим ключом.

Есть ещё острова одиночества мысли.
Будь умён и не бойся на них отдыхать.
Там обрывы над тёмной водою нависли -
Можешь думать... и камешки в воду бросать...

А вопросы... Вопросы не знают ответа -
Налетят, разожгут и умчатся, как корь.
Соломон нам оставил два мудрых совета:
Убегай от тоски и с глупцами не спорь.»                     (с) Саша Чёрный.

Лёша Самолётова

Не приручай этих маленьких злых волчат, нервных щенков, бесконечно больного лиса. Смотрят в глаза и молчат, и молчат, молчат... Это молчание режет как биссектриса твой угол зрения точно напополам: слева ошейник – петля для живой аорты, справа колючая нежность к их именам, вместо которых лишь «место», «ко мне», апорты. Гладишь по шёрстке уставшей за день рукой, лакомой косточкой - редкое «ты хороший». Ты забиваешь сознание чепухой в духе, что можешь, а значит, получишь больше. Можешь, получишь…а он всё сидит у ног. С жадностью дикого зверя в момент охоты ловит малейший твой звук, недовольный слог, перевернув его в лучшие в мире ноты. Не приручай этих маленьких злых волчат. Спички - и то безопасней тебе игрушки. Шлейку ослабишь, и слышишь – в ответ рычат от одиночества в крохотной комнатушке. Ты отпускаешь цепочку. Открыта дверь. С детства учили же – волк всё равно в лес смотрит? Рушатся взрослые присказки все теперь в этих глазах, будто сотканных в ржавой охре.

Не приручай. Не успеешь моргнуть, и вот, сжавшись в комок, ждёшь весь вечер его у входа. Голос его – самый чистый порядок нот. Будто бы не человеческая природа тлеет в груди твоей. Сбивчив сердечный стук. Твой злой волчонок в неярком подъездном свете.

Шепчешь:

[на шее ошейник сомкнулся в круг]

- Не приручай. Только будь за меня в ответе.

Не лирика, но , что-то в этом есть..)

Война с Наполеонами, или Работа в США глазами русского человека

Когда в последний раз, Емеля,
Тебе, припомни, приходилось
У третьесортного борделя
Просить с похмелья, да на милость?
Надеюсь, каверзность вопроса
Не отпугнёт в сердцах рассудок,
И не посмотрит совесть косо,
Как полицейские из будок.

Я расскажу, с любым оттенком,
Как, с головы содрав стропила,
По прохудившимся простенкам
Сознанье спьяну забродило.
Бросайте сразу ваши копья –
У нас сегодня очищенье
От прикладного мизантропья
И неусыпной жажды мщенья.

Пластинка жизни на «заело»
Дыру в игле протрёт уж скоро.
Я принимаюсь пить несмело,
Но пальцы гнутся, как у вора.
Нет, отставного астронавта
Не холодит былая рана:
Есть новых две. К тому же, завтра
Опять вставать придётся рано.

Патронов нет, но есть хэллоу;
Гвардейцы тоже не в запасе —
Наполеонам Ватерлоо
Дано давать не на матрасе.
Я вижу бункер класса «мега»:
Отсюда будет нам удобно
Взирать на то, как из-под снега
Произрастают пепла копны.

Шаги затихли в коридоре,
Возобновившись на ступенях.
Я приготовился к уморе,
И позабыть успел о тенях.
Здесь вход закрыт с косой старухам:
Здесь стерегут такую силу,
Что дай Творец собраться с духом,
Чтоб сил воспеть её хватило.

Привыкший властвовать парадом,
Дающий всё, что нужно массе,
К трибуне вышел сэр по вкладам,
И растворился в мастер-классе.
За ним другой, не склонный печься,
С желудком, выросшем на пиве,
Увы, с ним нужно пересечься
В недолговечном перерыве.

Да, кобры здесь пьют кофе с ядом,
Но повод злиться есть едва ли:
Ты переплюнул всех, кто рядом,
И получил от них по vale.
Твои ладони не вспотели, –
Чего ж ещё тебе, дистрофик?
Иль, может быть, ты в самом деле
Тот гад, кому реально пофиг?

Американских прерий краски
Сочились в зал – густы, степенны.
В уколах лазерной указки,
Бесцельно тычущейся в стены,
Прошла ещё одна минута.
Буянить было не сподручно.
Я даже стал писать к чему-то,
Так в тот момент мне было скучно.

Сгущались тучи над трибуной,
Пришла пора томиться дальше.
Взошёл какой-то сэр неюный,
И разблистался не без фальши.
Я знал: ему продать – раз плюнуть,
И тысяч долларов хватало,
Но угадать, куда их сунуть,
Воображенья было мало.

Разнокалиберные кобры
Теперь, как кролики, зевали.
Я знал, с чего они недобры,
И потому хотел едва ли
Прощать хоть что-то им задаром.
Но вот и полдень – время вышло.
Я сразу сделался Икаром,
И повернул обратно дышло.

На паперть подана карета,
К концу подходит наша повесть.
Рассудок тот же, и с рассвета
На том же самом месте совесть.
И что бы им не рваться в выси,
Иль не решиться на такое,
Чтоб ни единой было крысе
Не избежать пути в жаркое?..

Данил Рудой — 7 марта 2013

Почему то часто вспоминается хороший момент из любимого фильма "Добро пожаловать или посторонним вход воспрещён!..", в котором  родители , приехавшие в пионерский лагерь вместе с детьми гуляют по живописным местам и поют душевную песню на слова поэта-фронтовика  Константина Ваншенкина "Я люблю тебя жизнь!"
Было много исполнительских версий этой композиции, но всё же самая интересная это ранняя, Марка Бернеса. Имхо.   

«Я люблю тебя, жизнь,
Что само по себе и не ново,
Я люблю тебя, жизнь,
Я люблю тебя снова и снова.

Вот уж окна зажглись,
Я шагаю с работы устало,
Я люблю тебя, жизнь,
И хочу чтобы лучше ты стала.

Мне немало дано -
Ширь земли и равнина морская,
Мне известна давно
Бескорыстная дружба мужская.

В звоне каждого дня,
Как я счастлив, что нет мне покоя,
Есть любовь у меня,
Жизнь, ты знаешь, что это такое,
Есть любовь у меня,
Жизнь, ты знаешь, что это такое.

Как поют соловьи,
Полумрак, поцелуй на рассвете,
И вершина любви -
Это чудо великое - дети.

Вновь мы с ними пройдем,
Детство, юность, вокзалы, причалы,
Будут внуки потом,
Всё опять повторится сначала.

Ах, как годы летят,
Мы грустим, седину замечая,
Жизнь, ты помнишь солдат,
Что погибли тебя защищая?

Так ликуй и вершись
В трубных звуках весеннего гимна,
Я люблю тебя, жизнь,
И надеюсь, что это взаимно.»   (с) Константин Ваншенкин, музыка Эдуарда Колмановского.

В чём отказала я тебе,
скажи?
Ты целовать просил —
я целовала.
Ты лгать просил,—
как помнишь, и во лжи
ни разу я тебе не отказала.
Всегда была такая, как хотел:
хотел — смеялась,
а хотел — молчала...
Но гибкости душевной есть предел,
и есть конец
у каждого начала.
Меня одну во всех грехах виня,
все обсудив
и все обдумав трезво,
желаешь ты, чтоб не было меня...
Не беспокойся —
я уже исчезла.

Вероника Тушнова

Я не люблю фатального исхода
От жизни никогда не устаю
Я не люблю любое время года
Когда весёлых песен не пою

Я не люблю открытого цинизма
В восторженность не верю и ещё
Когда чужой мои читает письма
Заглядывая мне через плечо

Я не люблю когда наполовину
Или когда прервали разговор
Я не люблю, когда стреляют в спину
Я также против выстрелов в упор

Я ненавижу сплетни в виде версий
Червей сомненья, почестей иглу
Или когда всё время против шерсти
Или когда железом по стеклу

Я не люблю уверенности сытой
Уж лучше пусть откажут тормоза
Досадно мне, что слово "честь" забыто
И что в чести наветы за глаза

Когда я вижу сломанные крылья
Нет жалости во мне и неспроста
Я не люблю насилье и бессилье
Вот только жаль распятого Христа

Я не люблю себя когда я трушу
Обидно мне, когда невинных бьют
Я не люблю, когда мне лезут в душу
Тем более, когда в неё плюют

Я не люблю манежи и арены
На них мильон меняют по рублю
Пусть впереди большие перемены
Я это никогда не полюблю

В. Высоцкий