Яин М. Бенкс

Дорога из черепов

Знаменитая Дорога из черепов довольно ухабиста.
- Бог мой, что происходит? – воскликнул Мак9, проснувшись.
Телегу, в которой ехали они с товарищем, сильно трясло.
Мак9 положил руки на гнилую доску, которая являлась одной из сторон телеги, и посмотрел вниз на легендарную Дорогу, гадая, из-за чего прежде просто неприятное громыхание телеги превратилось в невероятный грохот. Он ожидал увидеть, что у них отвалилось колесо или что извозчик, любящий подремать, позволил телеге свернуть с Дороги на поле булыжников, но ничего этого он не увидел. Некоторое время он смотрел на поверхность Дороги, вытаращив глаза, а затем снова опустился в телегу.
- Надо же, - сказал он сам себе, - я и не знал, что у Империи были враги с такими большими головами. Возмездие из могилы, вот что это такое.
Он посмотрел вперед. Пожилой извозчик продолжал спать, несмотря на безумный грохот телеги. Перед ним старое вислоухое четвероногое животное, запряженное в телегу, с трудом пробиралось между огромными черепами, из которых была сложена эта часть Дороги, которая вела... взгляд Мак9 скользнул вдоль тонкой длиной линии… в Город.
Он виднелся на горизонте, похожий на мерцающее пятно. Большая часть легендарного мегаполиса все еще была скрыта за горизонтом, но острые сверкающие башни были легко узнаваемы даже сквозь голубую дымку. Увидев его, Мак9 ухмыльнулся, а затем принялся наблюдать за старательным молчаливым лошадоподобным существом, которое, спотыкаясь и подпрыгивая, шагало по Дороге. Оно было покрыто потом, а вокруг его головы вилось облако жужжащих мух, похожих на назойливые электроны, кружащиеся вокруг ядра.
Старый извозчик проснулся и небрежно стегнул впряженное в телегу животное хлыстом, а затем снова погрузился в сон. Мак9 отвернулся и принялся разглядывать вересковую пустошь.
Обычно на пустоши было холодно и уныло, дул ветер и шли дожди, но сегодня было невероятно жарко. Воздух был пропитан болотистыми газами, а вереск - усыпан крошечными яркими цветами. Мак9 снова погрузился в солому, почесываясь и морщась при толчках тележки. Он попытался передвинуть связки соломы и кучи сухого навоза, чтобы сделать ложе удобнее, но ему это не удалось. Едва он подумал, что, если этот грохот не прекратится, поездка покажется очень-очень долгой и ужасно неприятной, как вдруг шум стих, и телега вернулась к привычному дребезжанию и скрипу.
- Слава Богу, они не долго продержались, - пробормотал он себе под нос и снова прилег, закрыв глаза.
… он ехал на груженой сеном повозке по дороге, по обе стороны которой росли деревья и кусты. Щебетали птицы, вино было прохладным, и монеты приятно оттягивали карман…
  Он не успел еще уснуть, когда его товарищ – чье имя, несмотря на их долгое общение, Мак9 так и не потрудился узнать – вынырнул из-под соломы и навоза рядом с ним и сказал:
- Возмездие?
- Э? Что? – ошарашено сказал Мак9.
- Что за возмездие?
- А, - сказал Мак9, потирая лицо и жмурясь от солнца, которое высоко сияло в сине-зеленом небе. – Возмездие, которое на нас, как на подданных Правителя, обрушили покойные враги нашей любимой Империи.
Его маленький товарищ, ужасная нечистоплотность которого была лишь частично прикрыта относительно чистой соломой, яростно заморгал и покачал головой:
- Нет… меня имеет в виду, что значит «возмездие»?
- Я только что тебе объяснил, - простонал Мак9. – Когда кто-нибудь кому-нибудь мстит.
- А, - сказал товарищ и принялся обдумывать это, а Мак9 снова задремал.
…впереди его повозки шли юные молочницы. Он поравнялся с ними, и они согласились на предложение подвезти их. Он потянулся к…
Его товарищ ткнул его в бок.
- Это когда меня перетягивает одеяло на себя, и ты спихиваешь я с кровати, или когда меня выпивает твое вино, и ты заставляешь я выпить три порции слабительного пива, или когда от тебя забеременела дочка того правителя, и он спустил на тебя стратегических собирателей долгов, или когда где-то не платят всех налогов, и Его Величество приказывает всем первенцам в семье получить подписи на свои свидетельства о рождении, или…?
Мак9, который давно привык, что его товарищ часто применял словесный эквивалент разведки огнем, поднял руку, чтобы остановить этот поток примеров. Его товарищ продолжал бормотать несмотря на закрывающую ему рот руку. Наконец, бормотание прекратилось.
- Да, - сказал ему Мак9. – Верно.
Он убрал руку.
- Или когда…
- Эй, - бодрым голосом сказал Мак9. – Хочешь, я расскажу тебе историю?
- Да, историю, - улыбнулся его товарищ, в предвкушении хватая Мак9 за рукав. – История будет, - в попытках подобрать подходящее прилагательное, черты его чумазого лица исказились, и оно стало похоже на сухую половую тряпку, - … хорошей.
- Ладно. Отпусти мой рукав и передай мне вино, чтобы смочить горло.
- О, - сказал его товарищ, и на его лице отразилось недоверие и сомнение.
Он кинул взгляд на переднюю часть телеги, потом на храпящего извозчика и животное, тянущее их, и увидел Город, который все еще казался лишь далеким пятном света в конце выцветшей ленты черепов Дороги.
- Ладно, - вздохнул он.
Он передал бурдюк с вином Мак9, и тот успел выпить половину того, что оставалось, прежде чем его товарищ с криками протеста сумел вырвать бурдюк у него из руки, пролив почти все, что осталось на них обоих и выпустив струю жидкости на шею храпящего извозчика, причем капли попали даже на голову лошадоподобного животного (которое принялось радостно слизывать капли с покрытой потом морды).
Вздрогнув, немощный извозчик проснулся, потирая мокрую шею и размахивая своим потрепанным хлыстом, очевидно, ожидая, что ему придется отбиваться от воров, убийц и злодеев.
Когда он обернулся на Мак9 и его товарища, те лишь глуповато ухмыльнулись. Он нахмурился, вытер шею тряпкой, повернулся и снова погрузился в сон.
- Спасибо, - сказал Мак9 своему товарищу.
Он вытер лицо и пососал одно из свежих винных пятен на рубашке.
Его товарищ осторожно отхлебнул вина, затем плотно закрутил пробку и, откинувшись назад, положил бурдюк под голову. Мак9 рыгнул, зевнул.
- Да, - настойчиво сказал его товарищ. – Расскажи я историю. Меня хочет послушать историю. Расскажи я историю о любви и ненависти, и смерти, и трагедии, и комедии, и ужасе, и радости, и сарказме, расскажи я о великих делах и о маленьких делах, о людях долин и людях холмов, огромных гигантах и гномах, расскажи я о храбрых женщинах и красивых мужчинах и великих волшебенеках… и о незачарованных мечах и странных, архаичных силах и ужасных, отвратительных… созданиях, которые.. э… не должны жить, и… э… о странных болезнях и несчастных случаях. Да, я это нравится. Расскажи я. Меня хочет.
Мак9 снова погружался в сон. Он ведь с самого начала не собирался рассказывать своему товарищу историю. Его товарищ ткнул его в спину.
- Эй! – Он ткнул сильнее. – Эй! История! Не спи! А как же история?
- Да наплюй ты на эту историю, - сонным голосом сказал Мак9, не открывая глаз.
- Уаааа! – сказал его товарищ.
Извозчик проснулся, развернулся и дал ему по уху. Товарищ замолчал и некоторое время сидел, потирая голову. Он снова ткнул Мак9 и прошептал:
- Ты сказал, что расскажешь мне историю!
- Слушай, почитай книгу, - буркнул Мак9, сворачиваясь клубком на соломе.
Маленький товарищ зашипел и откинулся назад, плотно сжав губы и сунув руки под мышки. Он уставился на Дорогу, которая тянулась до самого колышущегося горизонта.
Через некоторое время товарищ пожал плечами, сунул руку под бурдюк с вином, достал свою суму и вынул оттуда маленькую толстую черную книжку. Он снова ткнул Мак9.
- Все, что у нас есть, это Библия, - сказал он. – Какую часть я почитать?
- Открой наугад, - не просыпаясь, буркнул Мак9.
Его товарищ открыл Библию наугад, главу шестую, и прочел:
- Да, да, да, воистину говорю я тебе: Не забывай, что у каждой истории две стороны: правильная сторона и неправильная сторона. 
Товарищ покачал головой и выкинул книгу из телеги.
Дорога тянулась вдаль. Извозчик сопел и храпел, покрытое потом животное, задыхаясь, продолжало идти вперед, а Мак9 улыбался во сне и тихонько постанывал. Его товарищ проводил время, выдавливая угри из носа и запихивая их обратно.
.. они остановились у переправы через ручей, и ему удалось убедить молочниц пойти поплавать, раздевшись до тонких облегающих…
Вообще-то лошадоподобное животное, которое тянуло телегу, было знаменитой поэтессой Абруски с планеты Нунамоейсхемеонанепомеченалетейнант, и она могла бы рассказать заскучавшему товарищу сколько угодно захватывающих историй о временах до Усмирения и освобождения Империей ее родного мира.
Она также могла бы сказать им, что Город удаляется от них так же быстро, как они к нему приближаются, катясь по бескрайней пустоши на миллионах гигантских колес, в то время как из покоренных Врагов Империи получаются новые трофеи, которые закладывают в знаменитую Дорогу из черепов.
Но, как говорят, это совсем другая история.

да, он такой, не всем нравится... просто я с его текстами работаю с филологической точки зрения))

сейчас выложу тут, он небольшой....

Очень тебя понимаю.  У меня такая же проблемка. Пратчетта переводила, когда не было перевода этих книжек. Один перевод потом выиграл на конкурсе переводов, а вторую книгу переводила по просьбе знакомой одной. Ее благодарность была лучшей наградой) И еще Гарри Поттера переводила... Заглянув в существующий перевод, жалко текст стало. Потом давала почитать знакомой, которая ангилйского не знает, но читала официальный перевод. Она заценила мои усилия)))

Спасибо. Только я знаю, что перевод никудышный.... Если знаешь песню и нравится - хочешь попробовать сама? Я буду только рада. Потому что у меня что-то не идет, а песня очень красивая....

Вот, еще один рассказ Бэнкса. Но он очень странный.... даже было жутковато его переводить....

Яин М. Бенкс

Непарный отросток

Подавленный и грустный, ощущая, что безответная любовь камнем лежит у него на душе, Фропом с тоской взглянул на небо, затем медленно покачал головой и несчастным взглядом уставился на луг, простиравшийся перед ним.
Детеныш пасущихся неподалеку животных, жевавший траву на равнине вместе с остальным стадом, затеял драку с одним из своих братьев. Обычно их хозяин с некоторым удовольствием понаблюдал бы за притворной борьбой, но сегодня он отозвался низким скрипом, который должен был предостеречь разгоряченных животных. Один из резвящихся детенышей глянул на Фропома, но затем продолжил драку. Фропом протянул лозоподобную ветвь и стегнул двух детенышей по заду. Они запищали, расплелись и, скуля и визжа, поковыляли к своим матерям.
Фропом понаблюдал, как они удаляются, а затем - издав шелестящий звук, похожий на вздох – снова принялся созерцать оранжевое небо. Он забыл о животных и прерии и снова стал думать о своей любви.
Его возлюбленная, его милая, Единственная, ради которой он с радостью взобрался бы на любой холмик, перешел вброд любое озерко; и все в этом роде. Его любовь; его жестокая, холодная, бессердечная, безразличная любовь.
Он чувствовал себя разбитым, высушенным изнутри каждый раз, когда думал о ней. Она казалась такой бесчувственной, такой равнодушной. Как могла она быть такой резкой? Даже если она его не любила, можно было ожидать, что она будет польщена признанием в вечной любви. Разве он столь непривлекателен? Разве ее оскорбляло то, что он ей поклонялся? Если да, почему она не обратила на него внимания? Если его ухаживания не были желанны, почему она не сказала этого?
Но она не сказала ничего. Она повела себя так, словно все, что он произнес, все, что он пытался высказать ей, было лишь неловкой оговоркой, оплошностью, на которую лучше всего не обращать внимания.
Он этого не понимал. Неужели она думала, что ему легко это далось? Неужели ей казалось, что он совсем не волновался о том, что сказать и как это сказать, где и когда? Он перестал есть! Он не спал несколько ночей! Он начал коричневеть и сморщиваться по краям! Кормовые птицы устроили у него в ротовом отверстии насест!
Детеныш травоядных ткнулся в него носом. Фропом поднял маленькое пушистое животное лозой, поднес его к голове, некоторое время смотрел на него четырьмя передними глазами, затем опрыскал его раздражителем и кинул вопящее животное в ближайший куст.
Куст вздрогнул и издал рокочущий звук. Фропом извинился перед ним, а детеныш выпутался и, яростно почесываясь, ушел прочь.
Фропом лучше бы побыл в одиночестве со своей печалью, но ему нужно было следить за стадом травоядных, не давать животным общаться с кислотопресытителями, ямовыми растениями и двубрюшими, защищать их от снотворной слюны кормовых птиц и не подпускать их к неуклюжим булыжнозверям.
Все было таким хищным. Могла ли любовь быть иной? Фропом потряс своей иссохшей листвой.
Но должна же она хоть что-то чувствовать. Они дружили уже много сезонов; они хорошо ладили, одни и те же вещи казались им забавными, у них были одинаковые мнения… если они были так похожи в этих вопросах, как мог он чувствовать столь отчаянную, лихорадочную страсть к ней, а она к нему – ничего? Как мог этот самый основной корень души так сильно отличаться, в то время как все остальное было столь согласованным?
Должна же она хоть что-то к нему чувствовать. Было бы странно думать, что она ничего не могла чувствовать. Просто она не была откровенна. Ее сдержанность – это всего лишь осторожность; это понятно, даже достойно похвалы. Она не хотела связывать себя обязательством слишком быстро… вот и все. Она была невинной как нераскрытый бутон, застенчивой как лунный цветок, скромной как завернутое в листья сердце…
… и непорочной как звезда в небе, подумал Фропом. Непорочной и такой же далекой. Он уставился на яркую новую звезду в небе, пытаясь убедить себя, что она может ответить на его любовь.
Звезда двигалась.
Фропом наблюдал за ней.
Звезда мигала и медленно двигалась по небу, постепенно становясь ярче. Фропом загадал на ней желание: Будь знамением, будь знаком того, что она меня любит. Возможно, это была счастливая звезда. Раньше он не был суеверным, но любовь оказывает странное влияние на сердце растения.
Если бы он только знал наверняка, думал он, глядя на медленно падающую звезду. Он не был нетерпеливым, он бы с радостью ждал вечность, если бы знал, что она к нему неравнодушна. Его мучила неопределенность, заставляя его мечты и страхи беспорядочно метаться.
Он почти нежно посмотрел на травоядных, глядя как они бродят вокруг него в поисках съедобного клочка травы или кустарника, куда можно испражниться.
Бедные простые создания. Но все-таки по-своему счастливые. Их жизнь выстроена вокруг еды и сна, и в их низколобых головах нет места страданию, в их волосатой груди нет места разбитой капиллярной системе.
Ах, как это, наверное, прекрасно - иметь простое мышечное сердце!
Он снова посмотрел на небо. Вечерние звезды казались холодными и спокойными, похожими на невозмутимые глаза, наблюдающие за ним. Все, кроме падающей звезды, на которой он загадал желание.
Он немного поразмышлял о том, мудро ли загадывать желание на чем-то столь мимолетном, как падающая звезда… даже на такой медленной.
Ох уж эти тревожные,  бутоноподобные эмоции! Вся эта зеленая легковерность и беспокойство! Все это стружечное смятение и неуверенность!
Звезда все еще падала. Она становилась все ярче и ярче на вечернем небе, медленно опускаясь и изменяя цвет – от солнечно-белого к лунно-желтому до небесно-оранжевого и закатно-красного. Фропом теперь слышал ее звук, неясный гул, словно сильный ветер шевелил вспыльчивые верхушки деревьев. Падающая звезда теперь уже была не просто пятнышком света, она приняла форму, став похожей на большой стручок.
Фропому пришло в голову, что, возможно, это и в самом деле знак. Чтобы это ни было, оно спустилось со звезд, а ведь звезды - это семена Предков, закинутые так высоко, что они покинули Землю и пустили корни в небесных сферах холодного огня, всевидящие и всезнающие. Возможно, древние истории все-таки правдивы, и вот пришли боги, чтобы сказать ему что-то очень важное. Его охватило возбуждение. Его конечности задрожали, а листья покрылись влагой.
Стручок был уже совсем близко. Он нерешительно качнулся в темно-оранжевом небе. Цвет стручка становился все темнее, и Фропом чувствовал, что тот был горячим; он ощущал его тепло даже в полудюжине галсов отсюда.
Это был эллипсоид, чуть меньше него самого. Он выпустил из дна сверкающие корни, и, скользнув по воздуху, осторожно опустился на лужайку в паре галсов от него. (....)