Специально для Мерани посвящается публикация:

На вершину горы не бывает прямого пути

САД  ЛУНЫ
(отрывок)

В доме под соснами на разостланной на татами постели спал, свернувшись калачиком, Юки. Юки Хироми, студент-первокурсник.

Деревья во дворах привыкли к людям.

Днем Юкки думал:
Я был разбросан во времени по частям, и ни разу эти части не были собраны воедино. Я видел яркие звезды на небе в детстве, где жил с семьей в доме на природе. А когда стал всерьез задумываться о природе мироздания и человеческого духа, подсветка неба фонарями мегаполиса, в котором я к той поре прочно обосновался, не давала ни малейшей возможности их видеть. 
Надо было собрать себя, разбросанного воедино. Где и как это можно было сделать?

Юки спал. Ему снились Сад Луны и Сад грибов. Сад утреннего тумана.

Сад камней. Вечером Юки был в этом саду при монастыре в старой части города.
Сад камней, россыпи метеоритов, сколы которых были покрыты золотом.
Он сидел на татами на деревянной террасе, сидел в одной набедренной повязке, с головой, повязанной белой полоской ткани, и уже два часа созерцал чарующую картину. Луна освещала темные ярусы Пагоды Летящих Журавлей. В лунном снеге весь видимый отсюда мир серебрился, словно припорошенный ранним снегом. Юки неподвижно любовался чарующей картиной.
Ему захотелось написать иероглиф «Юки» - «Снег» - свое имя, и он наклонился, чтобы прочертить его пальце на татами, и увидел перед собой белый лист рисовой бумаги с безупречно написанным на нем иероглифом «Снег». Непросохшая еще тушь блестела в лунном свете. Юки осторожно взял обеими руками лист и прижал к груди. Черная тушь иероглифа осталась зеркально отраженным оттиском на его коже. Лист с иероглифом исчез, Юки не заметил этого исчезновения. А иероглиф остался, непонятным образом перестав быть зеркальным отражением. 

Дома никто ни кого не замечал, все были словно чужие друг другу. У каждого - свой угол, свой экран монитора или телевизор, у Юки - еще и книги. Это был мир людей, не ведающих внимания друг другу, заботы, любви, тихий и спокойный страшный мир без добра. В нем, в этом обманчивом своим спокойствием мирке, гнили на корню души всех обитателей дома, всеми силами Юки жаждал вырваться отсюда, пока еще был молод и желал иного порядка вещей.

И вот, Юки в Долине изгнанных горнолыжников.
Долина от сотворения мира была предназначена лишь для созерцания красоты природы, а через это – самого себя, как зеркала отражений в толще глубин подсознания тайн вселенной, населенной невидимыми сущностями-духами.
Юки в монастыре с видом на долину для монахов и немногочисленных паломников, но не туристов. Заповедная зона монастырской долины.
Здесь вспоминались то, на что это с первого взгляда было похоже. Побережье моря. Пансионат «Тихая обитель» для творчества. Большая волна. Маяк. Правила. Нельзя посещать комнаты постояльцев, встречаться можно на природе или в небольших гостиных, рассчитанных на весьма небольшое количество встречающихся. Никаких спортплощадок, возможен только бег по утрам в индивидуальном порядке.

Беседа с монахом, много лет проведшим в монастыре.
- Настоящий дзэнский монах не нуждается в храмах. Для него храм - все, что его окружает. Да и он сам себе храм.
- Но почему самые знаменитые храмы расположены именно в монастырях? - не унимался Юки, совершенно не думая, что ему лучше бы слушать монаха, чем перебивать.
- Храмы для паломников, для молодых монахов. Им нужно что-то зримое, пока они не научатся видеть зримым все, что есть в этом мире, даже то, что незримо для других.
Юки вспомнил, как был очарован Садом Луны и уже не возражал. Словно угадав его мысли, монах же продолжал неторопливую речь:
- Можно любоваться луной в Саду Луны, но там так много отвлекающего! Настоящий монах может любоваться луной даже оказавшись в час ее появлении на небе на грязной убогой улочке, где живет беднота. Потому что грязь перестает для него существовать. Совершенный же дзэнский монах найдет очарование и в самой улочке, ведь она будет освещена светом луны.
- А вы, сэнсэй, ходите в Сад Луны?
- Бывает, что и хожу. Почему бы не почтить святыню и труд тех монахов, которые задолго до нас сотворили это чудо? Но мне в то же время достаточно и своей кельи, чтобы любоваться нарождающейся луной, глядя на ее тонкий серпик, плавающий в чашке чая. Что говорить о полной луне? Видел ли ты ее, находясь на песках пустынного побережья? Иногда там насыпают песчаную гору с плоской макушкой, подразумевая священную Фудзи-сан. И истинные ценители любуются луной над этой горой песка. Это тоже сад, сад мимолетный, потому что завтра тайфун не оставит от него следа, - но все же это тоже сад Луны. Понимаешь?   
- Я всегда считал Фудзи-сан символом вечности и незыблемости, а любование ею - путем совершенствования и внутреннего очищения, необходимого для восхождения на небо к вечности.
- Но О-Фудзи-сан всегда такая переменчивая! Я тысячи раз видел ее,  и каждый раз она была другой. Лунный свет не более постоянный. Разве это мешает нам приблизиться через любование переменчивыми картинами к вечности? И музыка меняется каждое мгновение, и цветы икебаны увядают быстрее, чем от созерцания их на тебя снизойдет озарение. Иногда мне кажется, что непостоянна и сама вечность, она все время течет, она полна временем, время сочится из каждой щели ее раздвижных перегородок-седзи, разделяющих миры…
Юки еще что-то приготовился спросить, но не успел. Сэнсэй махнул рукой молодому монашку, это явно означало, что его ждут другие дела.
- Тебе все понятно? - вставая, спросил монах.
- О, да, учитель, - вяло ответил Юки, у которого вопросов только прибавилось. Но переспрашивать сэнсэя по поводу его объяснений было бы слишком некрасивой бестактностью.

После Юки долго размышлял над этим разговором. И каждый раз он приходил к выводу, что нет в мире ничего прочного и долговечного, за что можно было бы держаться. Грустная мелодия флейты существует здесь сейчас. Но в ней  постоянно меняются звуки, без этого мелодия не была бы мелодией, выражающей гармонию мира. Цветы икебаны не вечны, сколь бы красивой ни была композиция. И луна, которой ты любовался два часа, зайдет за горизонт. И Фудзи скроется в тумане. Как и сам ты рано или поздно скроешься во мраке таинственного небытия.
В такие минуты Юки хотелось вернуться в монастырь за остальным ответами, и он даже стад подумывать - не в качестве ли монаха-послушника, хотя бы на время.
В затюканном условностями цивилизации человеке на природе просыпается его истинная свободная сущность. Он - часть этой природы, здесь он дома.

Старый монах, по опыту знал, что приходящему молодому человеку надо дать время повариться в бродящих в его сознании мыслях, а потом поговорить еще раз. В третий же раз он уже должен говорить сам с собой. Или с мирозданием, что одно и то же. Если он поймет это.

(...)