саксOFF-ON
Спасибо))

***
Когда любовь нежданная печаль?
Когда разлуку не впускаешь долго,
Но в миг последний слышишь голос долга
И разжимаешь рук своих причал.

Глядишь, глядишь в синеющую даль,
И видишь только звезды глаз любимых.
Но скрылся парус, и волной незримой
На сердце надвигается печаль.

Очень забавно, как это написалось. Заглянула со скуки на проект Ответы, наткнулась на вопрос. И он как-то сразу вылился в первую строчку стихотворения. Написала минут за 10, отправила в качестве ответа на проект. Думала потом посидеть над ним, посмотреть, нельзя ли из него что-то "настоящее" сделать, но решила ничего не менять. В конце-концов мне экспромты редко удаются. Пусть будет как есть.

Красное платье

- Тебе, правда, нужно, чтобы я пошла туда? Хочется или нужно?

Она постаралась придать своему вопросу интонацию глупой нежности, чуть не приторного сюсюканья. Что угодно, только бы он не догадался, что по спине стекает липкий пот, а от страха дрожат руки. Она провела пальцем по его обнаженному плечу, чтобы скрыть эту дрожь. Кровоподтеки от прошлого боя уже почти сошли, едва желтея на тонкой белой коже. Ей снова показалось на миг, что это она виновата, словно сама ударила его. Вина – искупить – любить. Она ни за что не признается себе, что с некоторых пор этот порочный круг заставляет ее хотеть любви при одном взгляде на его ушибы и раны. Или уже призналась?

Она ненавидела бокс. И любила его – мужчину, который зарабатывал на ринге на их уютную маленькую квартирку, на ее тряпки и побрякушки, на все, чему так завидовали подружки. Она уже научилась гасить непроизвольно вспыхивавший во взгляде восторг перед витриной с красивым платьем, не заговаривать о вечеринках или домашней утвари. Но, если не лгать самой себе, - это не значило ничего. Все, что у нее было – было ценой за его боль и кровь.

Ее мужчина, ее мальчик – иногда она терялась, кем считает его для себя, был талантлив. «Подавал надежды». Ей было неприятно это выражение, без которого не обходилась ни одна газетная заметка. Словно он подавал этим газетным писакам лакомое блюдо на их кровавом пиру. Этими заметками они зарабатывали себе на пропитание – каннибалы, отхватывающие куски от его плоти. Он аккуратно вырезал все заметки о себе, складывал в красивую папку из рыжей кожи. Вел счет своим победам. Но у нее никак не получалось гордиться ими. Чем больше она старалась представить его победителем, идущим к славе и заветному поясу, тем отчетливее его шрамы врезались ей в сердце.

Иногда, если он просил, она ходила на его матчи. На важные – обязательно. Так было принято, чтобы жены и подруги приходили болеть за своих мужчин. Он еще ни разу не проиграл. Но ей было безразлично, когда падал соперник, или судья поднимал его руку по очкам. Разве что иногда по-детски наивное злорадство, чуть искаженное чувство справедливости поднималось откуда-то из самых потаенных уголков сознания. «Этот тип посмел сделать больно моему любимому. Вот, так ему и надо, пусть ему будет еще хуже». Она не любила себя за такие мысли. Боль – это плохо для всех и всегда. Она верила в это, но не смела признаться в этом никому. Любимый… Ну, он очень обиделся бы на нее. А подружки – те бы просто засмеяли.

Но каждый пропущенный им удар эхом отдавался в ее душе, и еще долго вторили ему маленькие отзвуки ссадин и синяков.

- Мы уже говорили об этом, - с легкой досадой в голосе ответил он, отстраняясь от ее ласки. – Это очень важный бой. Если я уложу «Троглодита», мне открыта дорога к борьбе за пояс в следующем сезоне. Мы, наконец, сможем купить себе дом, а не снимать эту конуру. И машину я бы хотел сменить. Не «Ламборгини», конечно. Но, что-нибудь настоящее, эдакого зверя с мотором.

- Угу. Я помню. Конечно, я пойду, - она постаралась, чтобы он услышал в ее словах предвкушение и радость. Но снова ничего, кроме обреченности и покорности. Так нельзя. Еще немного, и он начнет на нее сердиться. Она может его потерять.

- Послушай меня, детка, - в его голосе была настойчивая ласка, почти скрывшая остаток раздражения. – Мне нравится твоя нежность и мягкость. Я хочу, чтобы здесь, дома, ты всегда оставалась моей девочкой, моим игривым котенком. Но я иду к славе, и ты должна идти рядом со мной. Туда, где в лицо светят софиты телестудий, туда, где репортеры задают неудобные вопросы. Ты должна учиться. Стать смелее и жестче. Хотя бы напоказ. Для них – не для меня. И… Вот.

Он встал и вынул из шкафа перевязанную лентой коробку. Красный шелк заискрился под лучами падавшего в окно солнца. Осторожно, боясь порвать тонкую ткань, он поднял перед ней вечернее платье. Тонкие бретели, открытая спина, зауженная до колен юбка опрокинутым цветком касалась пола. Настоящая изысканная простота – ничего лишнего. Оправа для тела, как для бриллианта.

- Надень.

Она с трудом выдохнула от восторга. В конце концов, платье уже куплено, глупо портить себе удовольствие, размышляя о цене. Сбросила халатик, стала перед высоким зеркалом, любуясь своей точеной фигуркой. Ничего лишнего – ей не придется думать, что надеть под этот не допускающий белья шелк. Красная волна обняла ее, бликами подчеркнула высокую грудь, мягко очертила бедра. Лаковые лодочки на шпильке уже не показались чем-то вызывающим и странным, только естественным продолжением этого волшебного преображения. Как-то сама собой нашлась и более яркая, чем обычно, косметика, в наборе, подаренном подругой на день рождения. А ей-то казалось, что так и придется выбросить коробку с не начатыми серебристыми тенями и красной помадой.
Темные волосы легли мягкой волной, сережки, которые казались непозволительно дорогими, вдруг оказались удивительно к лицу. И в ее счастливом смехе не было ни капли притворства.

- Ты очень красивая. А еще – сильная и смелая.
- Я знаю. – Она сама удивилась, услышав свой ответ.

Так близко к рингу она не сидела еще никогда. Ей не нравилось слушать его рассказы, полные технических терминов, сравнительных характеристик и прочих профессиональных тонкостей, но она не прерывала его, стараясь делать вид, что очень заинтересована. И теперь, поневоле, понимала происходящее на ринге не хуже любого репортера.
Ее мальчик поторопился, соглашаясь на этот бой. Он не был готов встретиться с профессионалом такого уровня, с холодной машиной, перемалывающей своих соперников без злобы и без жалости. Низкий лоб и маленькие глазки – «Троглодит» был сильным и гибким животным, которому полностью были чужды эмоции. Он не «хотел» победить, он просто шел к победе по единственной знакомой ему тропе.

Три нокдауна за восемь раундов. Публика, вначале бывшая на стороне «Красавчика», уже разочаровалась в нем. Теперь она ожидала эффектного нокаута, вылета за канаты, чего-нибудь, способного разогреть страсти пресыщенных зрелищем людей. Откушенного уха ждать, понятно, не приходилось. Но хоть чего-то особенного, о чем можно будет почесать языки в баре по окончании боя.

Она забыла о том, что обещала быть смелой и сильной. Тушь чуть поплыла от сдерживаемых слез, один раз она едва не порвала новое платье, вцепившись руками в обтягивающую колени ткань. «Пусть только это, наконец, закончится», - это было все, о чем она могла думать. Может, даже шептать, как заклинание, судя по удивленным взглядам соседей, заметивших, как она вздрагивает при каждом ударе, словно он пришелся по ней самой.
Троглодит обрабатывал противника рассчитанными сухими ударами, вкладывая в них всю инерцию своего сильного тела. Заклеенная после третьего раунда бровь Красавчика снова начала кровоточить, дыхание сбилось. Он все реже отвечал на методичную атаку одиночными ударами, уйдя в глухую оборону у канатов. Его секундант вертел в руках полотенце, а рефери все медлил остановить бой, понимая, что публика хочет получить за свои деньги как можно больше.

У нее останавливалось дыхание. Она видела наливающийся под левым глазом синяк, мелкую дрожь в коленях, брызги пота и стекающую по скуле кровь. Ее сердце учащенно билось, срываясь с ритма при каждом ударе, а внизу живота непрошенной насмешкой прорастала сладкая боль.

Страшный удар пробил прикрывающие лицо перчатки, кровь ручьем хлынула из прижатого к щеке носа. Колени подкосились, но он зацепился локтем за канат и не упал. Не смог.

Из ее горла вырвалось что-то среднее между криком и рычанием. Красной ласточкой перемахнула она через канаты, сама не понимая, как ей удалось пролететь через охрану, взобраться на помост. Кинулась между ним и чудовищем, продолжавшим добивать соперника в последние доли секунды перед командой «Брейк». Кулак Троглодита, не успевшего понять, что случилось, рванулся ей в лицо.

Мир затих, и красная шелковая пелена накрыла сознание.

Звук понемногу возвращался нервным гудением толпы, неровным дыханием за спиной, судорожными всхлипами у самых ее глаз. Туман пополз хлопьями, сгущаясь в две тонкие струйки крови. Они стекали из-под ее ногтей, вонзившихся в испуганное лицо прямо под полными ужаса глазами.

Словно со стороны она услышала голос. Такой чужой, холодный, такой знакомый. Свой голос.

- Сейчас я тебя отпущу. Но если ты еще, хоть раз дотронешься до моего мужчины, я вырву глаза твоему маленькому сыну. Я видела, где твоя жена гуляет с ним.

Она медленно вытащила ногти из-под дрожащих век. Повернулась, увидела лицо, искаженное страхом и отвращением . Его лицо…

Щелчком вышвырнула застрявший под ногтем кусочек кожи, скользнула между канатами красной шелковой лентой и направилась к выходу.

***
О холодные резкие грани
Твоего ледяного молчания
Я разрежу свою печаль -
Кровь алеет вином в стакане.

Только ты так умеешь, милый,
Ранить сладостно и жестоко.
Теплой кровью струятся строки.
Не умею писать чернилами.
18.04.2009

Граф, спасибо. Приятно очень.